Перезрелая мета-ирония довольно давно и прочно приучила зрителя к необходимости мгновенно, в лучших традициях собаки Павлова, вырабатывать интерпретации и смыслы при любом столкновении с искусством. И пусть «лирический герой» почил за школьной партой, но дело его продолжается в текстах экспликаций к произведениям. Магритт заявил, что трубка — «это не трубка» (ТМ), — и приоткрыл ящик Пандоры. Булатов пропитывал визуальное «высокое» визуальным «низким», языком агитпропа, констатируя очевидное, но как-то предельно однозначно, дабы очевидное захлебнулось в буквальности.

Саввин говорит нам, что лес — это просто лес (трубка — просто трубка, по аналогии), но не «всего лишь лес» и не «Лес» (с большой буквы), а «лес», как априорность и очевидность. А дальше — искусство пластического. Он призывает зрителя не сомневаться в своих догадках, не тщиться сгенерировать концепцию, подверстать увиденное под удобный и привычный способ интерпретации (по пути кратчайших аналогий и «схожестей» с тем-то и тем-то).

Он говорит нам: Да-да, я знаю и про Магритта, и про Булатова с Кабаковым, теперь давайте всмотримся в изображение на холсте и помолчим. Во-первых, это красиво. Во-вторых, сложно. Серия «Ча-ща» (любые совпадения неслучайны) — для зрителя не только знакомого с азбукой и грамматикой современного искусства, но и способного просто почувствовать, переставшего рефлекторно вербализировать всякое произведение.

Для зрителя, признавшего самодостаточную силу отдельного мазка и красочной кляксы, семантику живописи, не подвластную транслитерации по законам семантики языка вербальной коммуникации.